Но все это лирика.

Наденька старше меня едва ли на год — полтора, но, глядя ей в лицо, создается впечатление, что лет двадцать у нас разница. Даже мать моя, Алена Ивановна, может похвастаться меньшим количеством и качеством морщин, да и кожей посвежее.

А эти мешки из-под картошки, килограмм по сорок, под глазами?

Но самым ярким и удивительным было выражение этого, изменившегося до неузнаваемости лица: злость, зависть, мстительное удовлетворение и негодование царили на нем.

— Он бы за тобой поехал бы в Питер учиться. А так недалеко, всего лишь в Новгород, домой приезжал и денег привозил.

О, все по классике упирается в деньги.

Так глупо, мелочно и мстительно сломать столько судеб из-за ничего, пустяка.

На мгновение морщу нос, не в силах сдержать отвращение.

Надя вспыхивает румянцем и с вызовом бросается доказывать мне… Что?

Говорит о том, что я была мелкая, что ничего не могла дать Серёже:

— А с Сонечкой они были так счастливы! Да, Сергей не хотел на неё внимание обращать, пока ты, гадина, под ногами крутилась. А потом, когда я сказала, что за тобой парень приехал и ты укатила с ним в Питер, так всё нормально сразу стало. И Соня оказалось кстати.

Ох ты, как занятно.

Нет, я помню, что Соня была старше нас на пару лет, дружила с Надей, они даже нарядами менялись. Видимо, это и было в глазах Надежды самым весомым аргументом в пользу Сони.

Тряхнула головой, с усилием отгоняя воспоминания тридцати и двадцатипятилетней давности.

Ни к чему это теперь. Все ясно, и так глупо, что даже не обидно.

А откровения все продолжались:

— Они уехали в Новгород, учиться. Прожили вместе три года, пока он не встретил эту мелкую золотую штучку Анечку.

— Это та, на которой он женился и сына с которой родил? — уточняю, а то мало ли что в этой местечковой «Санта-Барбаре» могло пойти не так.

Сережина сестрица с презрением машет сухой неопрятной кистью:

— Все равно он после рождения Сеньки загулял и развёлся с ней… эх, всего полквартиры получил, дурень. Говорила ему, что надо было сразу на себя оформлять, эта-то идиотка малолетняя его обожала, на все была согласна.

Да, молодые дуры из хороших семей Сережу обожали. Правда.

Получается, меня Господь сберег? То есть мне повезло?

Вот это поворот.

Вздыхаю.

Никаких ярких, бурлящих эмоций не осталось, лишь усталость:

— Надя, ты же понимаешь, что все, что ты сделала тогда, было очень глупо и жестоко?

«Надька», по-другому не скажешь, вытирает тыльной стороной ладони лоб:

— Да и хрен с ним. Подумаешь, цаца, и не скажи тебе ничего? Фу-ты ну-ты, фря нежная нашлась.

Качаю головой удивляясь.

Как же у некоторых просто мир устроен: «Почему другим все? И я хочу так! Ах, нет? Горите тогда, ни за что ни про что, все эти годы на медленном огне в адском котле, сволочи…»

Маленькая дрянь.

— Да, Надюшка, годы идут, а ты, как была змеища, так и осталась. Даже шкурку не сбросила. А надо бы. И давно… — киваю на ее неказистый внешний вид, поправляю уложенные в прическу локоны, смахиваю пылинку со своего плеча.

Еще бы кроссовками переступить показательно, но это уже такое, за гранью, как будто часами, браслетами и перстнями трясу, кружась в «бешеной цыганочке».

Никогда не делала так, не подчеркивала достаток и наличие материальных благ, но тут, как кто-то под руку толкнул.

Как же ее перекосило. Приятно посмотреть.

— Что ж ты за дрянь-то такая, Арина! Опять ты! И снова в жизни всё пойдёт наперекосяк. Стоило ведь только явиться, Серёжка сразу с катушек слетел: орал на меня, как безумный, денег не дал, угрожал, машину отнял. Все из-за тебя, сучки крашенной.

— Между прочим, это мой натуральный цвет! — реагирую скорее автоматически, пытаясь осознать, что Сергей тоже выводы сделал и любимой некогда сестренке вломил тем, что ее, оказывается, волновало и трогало больше всего — рублем.

Хмыкаю, еще раз оглядываю ту, что неожиданно для меня сыграла в жизни моей такую важную роль — перста Судьбы.

Надо пойти да подумать об этом на досуге. Отринуть в сторону эмоции, воспоминания, сожаления. Проанализировать факты.

И удивиться.

Вот прямо чувствую я эту перспективу. Одним местом.

— Живи Наденька, как знаешь и как заслужила. Но ходи да оглядывайся. Бумеранг он такой. Прилетит обязательно. Рано или поздно, но рано для тебя уже закончилось.

Развернулась, на всякий случай щелкнула сигналкой, машинка отозвалась.

Надежда Владимировна за моей спиной скрипнула зубами.

— У меня видеофиксация на триста шестьдесят градусов стоит напостоянку и полное КАСКО, — бросила, не оборачиваясь, и кивнула на лобовое стекло.

— Чтоб тебе пусто было, — прошипели в спину.

Фыркнула, хмыкнула и пошла к бабе Наташе.

Домой.

Мой старый тёплый дом здесь. И ни одна зараза, линялая гадючка и просто склочная коза меня этого дома не лишит.

Достаточно того, что я сама столько времени потеряла из-за глупого стыда и моих детских страхов.

Шагая к крыльцу через старый яблоневый сад, я даже не представляла, сколько раз буду вспоминать это последнее Надькино проклятье и ворчать: «Когда уже станет-то от них пусто?»

Глава 46

Ночные разговорчики

'Сердце, тебе не хочется покоя!

Сердце, как хорошо на свете жить!

Сердце, как хорошо, что ты такое!

Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить!'

Василий Лебедев-Кумач «Как много девушек хороших»

Увидев мою совершенно обалдевшую физиономию, баба Наташа постановила:

— Самовар, потом все остальное!

Кто я такая, чтобы возражать?

Неспешно потягивая липовый чай с плюшками, думала о том, как странно через двадцать пять лет узнать «как это было».

Больно, обидно?

Глухо и глупо.

Нервничала непонятно, с чего и никак не могла охватить всю картину целиком, проанализировать и сделать выводы…

От гудящих в голове мошек отмахнулась и решила переключиться временно на другое. Препарировать прошлое я буду потом.

Дочери написала, что доехала нормально, попросила черкнуть, как они, какие у Кота новости. Но пока в семейном чате было тихо.

Допила чай да принялась с бабой Наташей, ее Ксеней и Данчиком сводить баланс и входить в курс состояния дел в доме.

В целом все было норм. Жить можно.

Да, сменить двери и окна было бы хорошо, еще бы косметику в комнатах сделать: обои там поклеить новые, полы покрасить, потолки побелить, бытовую технику купить, потому что свою ребята забирали в Уфу.

Во дворе и огороде тоже вполне ухожено: все, что посажено — цветет и плодоносит, старое выкорчевано, сухое выброшено или сожжено.

Я осталась довольна, список желаемого для улучшения обстановки составила, уселась на террасе и выдохнула. Передо мной тут же оказалась чашка с мятным чаем.

— Прости, Ариша, дуру старую. Я ведь не подумавши ляпнула. Это потом Ксеня мне сказала, что «мир изменился», и все сейчас по-другому. Нужно быть счастливым, пока есть возможность. Вот я гордая да неприступная всегда была, и что? Кому это сейчас? Дед мой покойный у ворот отирался до последнего дня, спасибо, помер не здесь. Не простила его. Сейчас жалею. Нечего там особо мурыжить было, но коммунистическое наследие, милая, страшное дело.

— Баба Наташа, это к чему сейчас было? — сегодня у меня день потрясений.

Наталья Захаровна хмыкнула, утерла глаза передником:

— Это я винюсь, что к тебе со своей наукой полезла. Ты сама себе давно голова. Знаешь что? Наплюй на всех несогласных! Ты уже отдала все долги обществу, теперь можно и для себя пожить.

Вот это разворот на полном ходу.

Что происходит-то?

— Детка, жизнь коротка и пуста без эмоций, без чувств. Я всю свою энергию в работу направила, да в детей. Ну, одни выросли, а вторая закончилась. И все. Осталась я у разбитого корыта. И вспомнить-то нечего.